Бригадный комиссар Леонид Брежнев в марте 1942 года. Награжден орденом Красного Знамени за боевое участие в контратаках против вермахта на востоке Украины в районе города Барвенково.
В декабре 1971 года позвонил мне домой по телефону из Кремля начальник отдела наград Президиума Верховного Совета СССР Алексей Николаевич Копенкин:
- Иона Ионович, вы приглашены на день рождения Леонида Ильича Брежнева в его резиденцию на Старой площади в здании ЦК КПСС.
Для тех, кто уже малосведущ по части отечественного прошлого: Леонид Ильич Брежнев был в 1971 году Генеральным секретарем ЦК КПСС и фактически единовластным правителем Советского Союза. А его давний друг Копенкин был в молодости фронтовым соратником тоже молодого полковника Брежнева на нашей войне против фашизма.
Так вот, в тот памятный мне зимний декабрьский день я вступил в центральный подъезд столичного штаба компартии, где и впоследствии царствовали наследники ее генсеков – Горбачев, Ельцин, Путин.
В сумрачном холле подъезда два офицера в голубых фуражках госбезопасности проверили мой партбилет с фотокарточкой, сверили мою фамилию с их списком гостей и позволили подняться в лифте на пятый этаж. Там на площадке у входа в приемную комнату перед кабинетом Брежнева подступил ко мне вплотную еще один офицер и произнес негромко:
- Есть оружие?
Получив отрицательный ответ, он не стал обыскивать меня, и я шагнул в приемную. В ней находился мужчина в штатском, указавший молча на открытую дверь в соседнее помещение. Это был очень просторный кабинет. Посреди стоял импозантный чернобровый генсек в тёмно-синем элегантном костюме явно нездешнего фасона с подпиджачной шелковистой «водолазкой» вместо сорочки и галстука.
Брежнева окружала в кабинете дюжина пожилых мужчин с нагрудными яркими планками армейских наград. Ни одной своей Брежнев в тот раз не пришпилил. В ту пору его 65-летия он еще не был стариковски заражен более поздней беспредельной орденоманией.
Пройдя к Брежневу, я поздравил его с днем рождения, а он обнял меня и расцеловал в губы. Это был его знаменитый смачный поцелуй. Вечером того же дня, когда я вернулся домой и поведал жене о поцелуйном рандеву с генсеком, моя Валентина усмехнулась:
- Ну, ты теперь не умывайся!
Саркастичное отношение к Брежневу среди части московской интеллигенции возникло наряду с традиционным у нас чинопочитанием в официозной прессе, в госучреждениях и тем более у кремлевской номенклатуры. Внутри нее дошло до того, что накануне юбилея генсека его личные секретари по согласованию с ним составили пофамильный список лишь особо удостоенных приема у него почетных гостей. В число тех везунчиков не попала министр культуры Екатерина Фурцева и сильно огорчилась из-за опасного, по ее словам, «недовольства» ею свыше:
Что же касается меня, то я тогда был всего-навсего заурядным журналистом внешнеполитического еженедельника «Новое время». Другие гости Брежнева были почти вдвое старше меня и подружились с ним на фронтах Отечественной войны в тяжких боях отступления с Украины на Кавказ и потом в походе на запад до чешской Моравии. Воспоминания брежневских ветеранов впервые в советской печати начал публиковать я. За что и обрел в итоге поцелуй генсека. И ничего больше.
Брежнев запомнился мне гостеприимным, добродушным, улыбчивым и обаятельным компанейски. Он сходу проявил товарищеское отношение к гостям. Ведь они и были раньше его фронтовыми товарищами. Поэтому между ними сразу возникла атмосфера былого окопного братства. Они принялись перечислять их общие военные приключения, но не геройские, а забавные и даже солдатски сквернословные. В этом Брежнев весело участвовал. Один его анекдот помню дословно. Однако не о войне.
Брежнев поделился с друзьями впечатлениями о его заграничных вояжах и высказался насмешливо о западной демократии как бы анекдотично:
- Однажды у них в лесном заповеднике звери устроили общественное собрание. Много рассуждали об их западной демократии. Потом неразговорчивый лев отошел от митинга за кусты на полянку, присел там и посрал. К нему сбоку подпрыгнул заяц – напоказ демократично – и тоже покакал. И тогда лев схватил зайца за уши, подтерся им и рявкнул: «Вот тебе, ушастый, суть демократии!»
Брежнев подозвал нас к небольшому столу, на котором лежали две стопки разных иностранных газет. Леонид Ильич принялся разворачивать газетные страницы и показывать ехидные карикатуры на него самого. Шаржи были отнюдь не дружеские. Но генсек беззлобно посмеивался, а обступившие его зрители расхохотались.
Брежнев с газетами в кругу смеющихся гостей,
включая Иону Андронова
Генсек умело продемонстрировал чувство юмора вкупе с самоиронией и тем самым целиком обворожил гостей.3
Былые фронтовики не чествовали их полковника славословными тостами. К тому же никаких алкогольных напитков почему-то не было. Хозяин кабинета предложил нам рассесться вместе с ним по обе стороны длинного стола, а тем временем вошли сюда три официантки и подали каждому из нас по чашке чая и блюдцу с бубличными сушками. Такое монастырское угощение комично не соответствовало облику официанток. Они были моложавы, смазливы, грудастые и задастые, разодетые модно в обтяжку, на высоких каблучках.
В моей среде столичных журналюг было известно мужское пристрастие Леонида Ильича к его некоторым симпатичным служанкам, медсестрам, стюардессам.
Ловелас лишь однажды влюбился беспредельно, самозабвенно, безоглядно. Это случилось с ним на войне, где он, женатый офицер, заимел голубоглазую красавицу-подругу – фронтовую медсестру Тамару Левченко. Да и он сам был тогда молодой статный красавец. Он полюбил свою фронтовичку настолько сильно и бесшабашно, что решил развестись с женой, хотя у нее с ним было уже двое малолетних детей.
Полковник Брежнев и его фронтовая подруга-
медсестра Тамара Левченко.
Брежнев предложил супруге расстаться сразу же после Победы на войне. К тому времени он стал генерал-майором. И жена будто бы пригрозила ему, что она донесет его командованию как он аморально разрушает их советскую семью, обрекает детей на сиротство и за это подлежит служебному наказанию. После чего Брежнев якобы воздержался от развода.
Вместе с тем существует другая и более достоверная версия финала фронтовой любви Брежнева. Вроде бы его жена не стала шантажировать мужа доносом начальству, а повидалась с медсестрой Тамарой и упросила не лишать детишек Брежнева семейного счастья. В ответ Тамара благородно распрощалась с ее Лёней. Он умолял не покидать его, но она уехала в дальние края.
Годы спустя неразлюбивший Тамару кремлевский сановник не раз встречался с ней подолгу. Об этом знала его супруга, но никогда больше не упрекала неверного мужа и не препятствовала его иным краткосрочным увлечениям. Виктория Петровна Брежнева была весьма некрасивой, но мудрой женщиной (урожденная Виктория Пинхусовна Гольдберг из семейства выкрестров).
Брежневская медсестра Тамара, сама того не ведая, внесла малоизвестный вклад в советскую кинематографию. Это довелось мне узнать от бывшего моего сослуживца в редакции «Нового времени» Вадима Валентиновича Загладина. Он стал потом очень крупным аппаратчиком ЦК КПСС, одним из речеписцев генсека, соучастником политсоветников Брежнева. Между теми на исходе 1970 года возникло разногласие: рекомендовать генсеку или нет допуск на отечественные киноэкраны спорного по части идеологии фильма «Белорусский вокзал».
В ту пору среди номенклатурной группки ближайших политсоветников Брежнева сформировались негласно две фракции аппаратчиков в основном из спичрайтеров, фактических суфлеров. Сам он сочинять что-либо ленился и не умел. Все его торжественные доклады на партсъездах и прочие выступления декламировал он по бумажным текстовкам речеписцев.
Иногда Брежнев в самом узком кругу фаворитов на охотничьей даче в Завидово за рюмкой водки шутливо откровенничал:
«Идеология? Это не по мне. У нас в партии есть для этой тряхомудии Суслов».
Сугубо келейно генсек называл «тряхомудией» и «бесконечной болтовней» даже написанные для него речевки.
Вот такой будто бы марксистской «тряхомудией» и занимался для генсека одаренный публицист и аппаратный циник Вадим Загладин. Он примыкал к тройке «консультантов ЦК», которых прозвали неофициально «антисталинистами», то есть противниками реабилитации Сталина после его осуждения на 20-м партсъезде.
Теми тремя речеписцами Брежнева были политологи Георгий Арбатов, Николай Иноземцев, Александр Бовин. С ними соперничали «сталинисты» – помощник Брежнева и спичрайтер Виктор Голиков и зав.отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС Сергей Трапезников.
На исходе 1970 года, когда на Мосфильме завершались съемки «Белорусского вокзала», возникла вокруг кинокартины закулисная полемика внутри аппаратчиков ЦК КПСС. Заспорили – разрешить ли публичный кинопрокат фильма или запретить его показ?
Киносюжет теперь общеизвестен. Вкратце напомню, что 20 лет спустя после Отечественной войны четверо бывших фронтовиков встречаются заново на столичном Белорусском вокзале, откуда в 1941 году ополченцы-москвичи отправлялись на смертельное побоище и куда уцелевшие возвращались празднично летом победного 1945 года.
Однако в фильме юбилейная встреча ветеранов омрачена тем, что пятый их однополчанин внезапно умирает, а они сперва хоронят его на кладбище, потом участвуют в горестных поминках, продолжают их в разудалом ресторане, затем встревают случайно в уличный скандал и за это попадают в арестный «обезьянник» милицейского участка.
Экранизацию мелкого конфликта московских ментов с четверкой ветеранов великой войны счел киноклеветой на всю советскую милицию министр внутренних дел СССР Николай Щелоков – один и самых ближайших царедворцев Брежнева, участник Отечественной войны и довоенный приятель будущего генсека. Щелокова поддержали брежневские «сталинисты» Голиков и Трапезников. Против «Белорусского вокзала» ополчились чиновники правительственного Госкино. Позже режиссер фильма Андрей Смирнов рассказывал.:
- Картину несколько раз останавливали, говорили, что фильм мрачный, советская действительность изображена клеветнически.
Спасти «Белорусский вокзал» замыслили политконсультанты генсека Бовин и Арбатов. Их позвал однажды Брежнев передохнуть немного от «тряхомудии» на его охотничьей усадьбе в Завидово. Туда явились оба приятеля с рюкзаком, в который упрятали увесистые кассеты с кинолентой полукрамольного фильма.
В Завидово для вельможных охотников на кабанов был сооружен большой коттедж с обеденной столовой и парой залов для бильярда и кинодосуга. Брежневу нравились фильмы о пережитой им войне и голливудские вестерны с русскоязычным переводом. Бовин и Арбатов предложили генсеку после охоты и застолья посмотреть киношную новинку о сегодняшнем житье его былых фронтовых соратников.
Брежнев поначалу просмотрел почти весь фильм молчком и внешне безэмоционально. Но под конец кинокартины оживился и даже явно заволновался. На экране четверо боевых ветеранов, отпущенных безнаказанно из милиции, отправились напоследок навестить их бывшую батальонную медсестру Раю. Она угостила друзей ужином, взяла гитару и запела их давнюю военную песню:
- Взлетает красная ракета,
Бьет пулемет неутомим,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим…
Медсестра Рая (актриса Нина Ургант) пела так надрывно, так пронзительно, так отчаянно, как будто она и ее солдаты опять выскакивали из траншеи в убойную атаку под встречный огонь пулеметов. И чудом уцелевшие четверо мужиков стыдливо всплакнули. А медсестра пела им незабываемое:
- Нас ждет огонь прицельный,
И все ж бессилен он,
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,
Десятый наш десантный батальон!
В кинозале соседи Брежнева видели, как он утирает на лице носовым платком невольные слезы. Он вновь, молодой бригадный комиссар, очутился вспять в октябре проклятого 42-го и бежал с поднятым своим черным ТТ по мелкой траншейке на окраине кавказского Туапсе и гнал солдат в контратаку на пулеметы наседавшей немчуры. И была огненная бойня. И рядом с комиссаром подали сраженные насмерть армейцы. И упавших раненых оттаскивала назад в окоп его белокурая любовь – юная медсестра Тамара. И старый генсек плакал. И утираясь платком, сказал окружавшей свите, что надо киномедсестре Рае, то бишь актрисе Ургант, даровать почетное звание народной артистки СССР.
В тот вечер в Завидово дальнейшая судьба «Белорусского вокзала» была предрешена. В апреле 1971 года фильм обрел гослицензию на всеобщий кинопрокат. Кинодраме обеспечили максимальный успех десятки миллионов зрителей. Фильм получил за рубежом фестивальные премии.
Поныне ежегодно в столичной Москве на Красной площади во время военных парадов 9 мая звучит песенная мелодия концовки «Белорусского вокзала». Эту песню солдатской медсестры, прослезившую кремлевского владыку, сочинил фронтовик-ветеран, бард, стихотворец Булат Окуджава.
Подобную историю поведал в мемуарах Александр Бовин, служивший Брежневу политконсультантом:5
«Брежнев, как и многие фронтовики, любил вспоминать военные годы. Отдельные эпизоды. Люди. Атмосфера. Тогда чины у Брежнева были невеликие. Поэтому всего он навидался, так сказать, «в натуре». И без прикрас рисовал батальные и околобатальные сцены.
Вспоминается такой случай. Константину Симонову не разрешали печатать военные дневники 1941 года. Летопись поражений и отступления, часто – бегства. И мы, которые спирайтеры, или, по-нашему, речеписцы, решили организовать встречу Симонова с Брежневым. Надеясь, что Симонов сможет склонить Брежнева на свою сторону. Обстановка благоприятствовала. Сочинялась речь при открытии Волгоградского мемориала. Мы сидели в комнате недалеко от кабинета Брежнева. И он часто заходил к нам. Послушает абзац – другой, поговорим, попьем чайку и дальше…
Замысел вызрел такой. Пригласить в группу Симонова. Заходит Брежнев (а мы знали, что он очень ценит Симонова и как поэта, и как писателя). Знакомство и «непринужденный разговор». Так и получилось. Часа два проговорили.
- Ну, что там у тебя? – спрашивал Брежнев.
Симонов читал какую-то неприемлемую для цензуры страничку из дневника.
- Подумаешь! – восклицал Брежнев. – Я и не такое видел.
И начинал живописать это самое «не такое». В общем, каждый показывал друг другу изнанку войны. Наконец Симонов:
- Это и есть правда, мы знаем ее, и мы обязаны рассказать о ней людям.
Брежнев не соглашался:
- Мало ли что мы видели, главная правда – мы победили. Все другие правды меркнут перед нею. О них тоже надо говорить. И мы уже (и вы – писатели – в первую очередь) наговорили много. Но может быть, стоит пожалеть людей, победителей, их детей и внуков и не вываливать все сразу. Дойдет время и до твоих дневников. Скоро дойдет…
Брежнев взял Симонова с собой в Волгоград. Рассказывают, что они проговорили весь путь туда и обратно. Наверно, обоим было интересно и полезно… А дневники вышли».
570-страничная книга Симонова «Разные дни войны. Дневник писателя. 1941 год» самая, по-моему, правдивая и самая долговечная из всех его иных литературных книжек об Отечественной войне. Более бессмертны, пожалуй, только его фронтовые любовные стихи «Жди меня».
Хотя после кончины Брежнева принялись вскоре многие издеваться над ним по-всякому и глумятся иногда по сей день, тем не менее он все же увековечился не меньше Симонова, историческим актом – вернул нам официально непраздничный двадцать лет подряд майский парадный День Победы. Тот праздник первоначально устроил единственный раз Сталин 24 июня 1945 года. А далее Сталин и престолонаследник Хрущев аннулировали праздничный день 9 мая лишь из-за обоюдной зависти к всенародной популярности «маршала Победы» Жукова, так как он наверняка доминировал бы на парадах войск на Красной площади.
В 1965 году Брежнев возродил ежегодные военные парады 9 мая. Этот день Победы сделал генсек праздничным, нерабочим. По распоряжению Брежнева создали мраморную Могилу неизвестного солдата с Вечным огнем у кремлевской стены в мемориальном Александровском саде. Там Леонид Ильич лично возложил 9 мая возле Вечного огня ритуальный похоронный венок. То же самое традиционно повторяют с тех пор все последующие российские правители.
8 мая 1967 года Брежнев зажигает Вечный огонь на Могиле неизвестного солдата в Александровском саду у Кремля
На первом сталинском параде Победы в 1945 году комиссар Брежнев промаршировал по Красной площади с двумя другими генералами во главе колонны сводного полка гвардейцев 4-го Украинского фронта.
26 лет спустя он с гвардейской дюжиной постаревших ветеранов сфотографировался в его кабинете генсека. Вместе с ними засняли и меня. Три таких фото мне подарили. Храню. Подпись под снимком рядом с Брежневым: «Боевые друзья поздравили Леонида Ильича с шестидесяти пятилетием».
Как меня занесло в кампанию его боевых друзей – ниже исповедуюсь впервые.
Брежнев в кабинете генсека с его былыми соратниками на Отечественной войне и журналистом Андроновым
Свежие комментарии